8 В.Ф.Зима Человек и власть в СССР в 1920-1930-е годы политика репрессий

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 193 6- 193 9 гг.

В лице тех, кто избежал расстрела, советское государство видело бесплатную рабочую силу, беспрерывно пополнявшую лесоразработки, стройки и рудники ГУЛАГа. На организацию новых лагерей было выделено 10 млн руб. Для решения столь важной задачи в ГУЛАГ направлялись новые партийные, комсомольские кадры, а для охраны лагерей Наркомат обороны призвал из запаса РККА 240 командиров и политработников1.

Расстреляв Тухачевского, Сталин не забыл о его подчиненных по советско-польской войне 1920 г. По указанию Политбюро ЦК ВКП(б) была проведена крупномасштабная чекистская операция против граждан СССР польского происхождения. Враждебное отношение СССР к независимой Польше нашло отражение в приказе наркома Ежова за № 00485, подробности которого были изложены в строго секретном письме Главного управления госбезопасности к руководителям на местах от 11 августа 1937 г. «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР». В нем сообщалось, что НКВД была вскрыта и ликвидирована крупнейшая диверсионно-шпионская сеть польской разведки в СССР, существовавшая в виде «Польской организации войсковой» (ПОВ). Отмечалось также, что накануне Октябрьской революции и непосредственно после нее Ю.Пилсудский создал на советской территории свою политическую агентуру. Из года в год в нашу страну под видом политэмигрантов, обмениваемых политзаключенных и перебежчиков систематически перебрасывались многочисленные кадры шпионов и диверсантов, включавшихся в общую систему польской разведки2.

Главное управление госбезопасности предупреждало чекистов, что был ликвидирован в основном только актив организации, который охватывал систему НКВД, РККА, аппарат Коминтерна (его польскую секцию), Наркоминдел, оборонную промышленность, транспорт и даже сельское хозяйство3. Получалось, что польская разведка разрушала важнейшие сферы экономики и структуру управления страной.

Кроме поляков пострадали «завербованные "непольские элементы"». Они обвинялись в подготовке свержения Советской власти, провоцировании войны с Германией в 1918 г. Им припи-

нин И.Е. Кульминация «Большого террора» в деревне. Зигзаги аграрной политики (1937-1938 гг.) // Отечественная история. 2004. № 1. С. 175-176.

Технология террора против врагов народа в 1937-1938 гг.

сывалась организация подрывной работы на Западном и Юго-Западном фронтах во время войны с Польшей в 1920 г. Руководство польской секцией исполнительного комитета Коминтерна обвинялось в том, что оно способствовало полному захвату членами ПОВ руководящих постов в Польской компартии, с целью использования их для антисоветской деятельности'.

После неудачного для Красной Армии похода в Польшу в 1920 г. указанная группа польских шпионов развернула вредительство в советской разведывательной и контрразведывательной системе, захватив под свое влияние решающие участки деятельности в Москве, Минске, Ленинграде. Так, член ПОВ Сташевский, назначенный И.С.Уншлихтом на заграничную работу, использовал свое пребывание в Берлине в 1923 г. для поддержки германской контрреволюции, направленной на разгром пролетарского восстания. Другой член той же организации, сотрудник разведывательного управления РККА Жбиковский, занимался провокационной деятельностью для осложнения взаимоотношений СССР с Англией. По директиве Уншлихта, сотрудники иностранного отдела ОГПУ Логановский и Баранский готовили покушение на французского маршала Фоша во время его приезда в Варшаву и т.д.

Очевидно, Ежов стремился объединить так называемые «вредительские», «шпионские» и «фашистские» группы в единый антисоветский заговор. Для этого был запущен в дело нелепый компромат против Уншлихта и его коллег2: «шпионы» И.С.Уншлихт и Р.А.Муклевич, выполняя задания все той же вездесущей польской разведки, стремились подорвать развитие советского военно-промышленного комплекса. Уншлихт, с 1931 г. занимавший пост заместителя председателя Госплана СССР, будто бы создал в секторе обороны Госплана группу «Польской организации войсковой» в составе Анны Муклевич, Заслава Ширинского и других, которые «...открыто выступали против строительства военных заводов под предлогом того, что это дорого и непосильно, вредительски рекомендуя военное производство налаживать в гражданской промышленности»3.

Далее в письме следуют подробности «шпионажа» начальника Военно-морских сил СССР (а с 1934 г. начальника Главморпрома) Р.А.Муклевича. Судя по письму, он начал свою «вредительскую»

1 Там же. Л. 279.

166

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 1936-193 9 гг.

работу с искусственного замедления строительства торпедных катеров, сторожевых кораблей и подводных лодок, поручив проектирование Игнатьеву, «возглавлявшему» группу «вредителей» в научно-техническом бюро. Заложенные на стапелях корабли по несколько раз расклепывались и перекладывались заново, а утвержденные Реввоенсоветом сроки проектирования и строительства нарушались.

Муклевич вовлек во вредительскую организацию более 20 руководящих работников судостроительной промышленности из числа троцкистов, зиновьевцев и антисоветски настроенных специалистов. В результате его деятельности, как считали сотрудники спецслужб, было задержано строительство и сдача военному ведомству ряда кораблей и подводных лодок. В частности, путем задержки производства дизелей была сорвана в 1937 г. сдача подводных лодок для Дальнего Востока. В подлодке «Малютка» был вредитель-ски увеличен габарит, лишающий возможности перевозить ее по железной дороге. Срыв строительства серийных эсминцев и многое другое служило «доказательством» преднамеренного вредительства Муклевича1. От арестованного Муклевича добивались, чтобы он признался в руководстве подготовкой диверсионных актов, а также в том, что по его личному указанию члены группы Стрельцов и Бродский должны были вывести из строя большие стапели Балтийского судостроительного завода2.

Абсурдность данного обвинения была очевидной, поскольку в те годы планы первых советских пятилеток выполнялись досрочно и успешно только на бумаге, а производство новой, тем более военной техники осуществлялось с огромными трудностями и с большим опозданием, так как не хватало современного оборудования и многое приходилось делать почти вручную. Опыта строительства новейших боевых кораблей не было, поэтому приглашались зарубежные специалисты. Многие отечественные инженеры и квалифицированные рабочие были уволены или репрессированы как «бывшие люди», которым советская власть не доверяла.

Обвинительные процессы отличались тем, что изначально отметались все прежние заслуги арестованных перед Советской властью. Награды, совсем недавно полученные от правительства СССР, не учитывались. Причина такого подхода ясна. Если бы сотрудники госбезопасности учитывали вклад арестованных в дело

1 Там же. Л. 304.

2 Там же. Л. 305.

Технология террора против врагов народа в 1937-1938 гг.

167

укрепления Советского государства, то обвинительное заключение полностью бы рассыпалось.

Например, Муклевич, будь он шпионом или вредителем, не стал бы беспокоиться за Беломоро-Балтийский канал, этот кратчайший водный путь для переброски боевых кораблей с Балтики с целью усиления обороны северного побережья СССР. В ответ на запрос Совета труда и обороны и Особого комитета по строительству Беломорского водного пути он честно и аргументировано изложил свое мнение о том, что глубины р. Свирь, равные 6 футам, не позволят проводить каналом ни одного боевого корабля, что сводило на нет всю проделанную работу на участке Онежское озеро— Белое море. Он писал: «...Вопрос о возможности перегруппировки морских легких сил (подводных лодок, эсминцев, сторожевых кораблей) из Балтийского моря на север в 1933 г. приобретает особо важное значение»1. Муклевич считал, что «...в 1932 г. совершенно необходима постройка хотя бы временных гидротехнических сооружений Свирской электростанции для поднятия воды до 12 футов, что подтянет единственно отстающий участок и тем самым позволит перебрасывать легкие силы с Балтики на Север»2. Прислушались к его мнению, учли его предложение или нет — это уже другой вопрос, хотя предложение было своевременным и конкретным. На допросах в НКВД об этом никто не вспоминал, а если бы вспомнили и вышеприведенная цитата могла бы фигурировать в деле Муклевича, то, скорее всего, и она была бы использована против арестованного.

Август 1937 г. был вершиной разгула «ежовщины» в стране. Подтверждением тому явился зловещий оперативный приказ за № 00486 от 15 августа 1937 г. об аресте жен «изменников родины, членов право-троцкистских шпионско-диверсионных организаций». Репрессиям подвергались жены арестованных и расстрелянных по ложным доносам людей. Они не доносили на своих мужей, не осуждали их и не хотели от них отрекаться, за что многие поплатились жизнью. Этот приказ требовал вернуться на год назад и репрессировать жен осужденных мужей начиная с 1 августа 1936 г. В нем предписывалось подвергнуть арестам тех женщин, мужья которых были осуждены военной коллегией и военными трибуналами по I и II категориям. В дальнейшем

i68

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 19 3 6-193 9 ГГ.

действие приказа было распространено и на другие категории. Заключительный 36-й пункт приказа обязывал руководство госбезопасности «впредь всех жен изобличенных изменников родины, право-троцкистских шпионов арестовывать одновременно с мужьями...»1

Большинство жен, обеспокоенные арестами своих мужей, писали обращения в высшие государственные и политические инстанции, вплоть до СНК СССР и ЦК ВКП(б), в которых они стремились доказать несостоятельность и ошибочность арестов. Однако обращения, как правило, оставались без ответа.

Приказ № 00486 предписывал закончить аресты жен осужденных «изменников родины» к 25 октября 1937 г. Таким способом Сталин и его подручный Ежов исправляли свою «ошибку», когда подвергали аресту только главу семьи.

Но приказ был направлен против семей репрессированных, а не только против жен. При подготовке арестов собиралось досье на каждого члена семьи, составлялись — подробная общая справка на всю семью, отдельная краткая характеристика на «социально-опасных и способных к антисоветским действиям» детей старше 15 лет. На основании ордера аресту подвергались жены, состоявшие в момент ареста в юридическом или гражданском браке с осужденными, а также жены, хотя и состоявшие с осужденными к моменту ареста в разводе, но причастные к его контрреволюционной деятельности или знавшие об этой деятельности бывшего супруга, но не сообщившие об этом.

Жены, которые были беременны или имели грудных и тяжелобольных детей, а также женщины преклонного возраста до суда могли получить отсрочку. Они давали подписку о невыезде, за ними устанавливалось тщательное наблюдение. Однако после вынесения приговора они подвергались аресту и направлялись не в тюрьму, а в лагерь. Жены, разоблачившие своих мужей, т.е. сообщившие о них сведения, послужившие основанием для их ареста, не подвергались репрессиям.

Аресты сопровождались тщательными обысками, во время которых конфисковались: иностранная валюта, драгоценные металлы в слитках, монетах и изделиях, личные и денежные документы, все имущество, за исключением необходимой одежды, обуви и постельных принадлежностей. Квартира арестованных опечатывалась. На каждую арестованную и на каждого «социально-опасного» ее ребенка старше 15 лет заводились следственные

Технология террора против врагов народа в 1937-1938 гг.

169

дела, которые рассматривались особым совещанием. Согласно данному приказу, жены осужденных «изменников родины» подлежали заключению на сроки, соответствующие степени их социальной опасности, но не менее чем на 5-8 лет. Дети осужденных в зависимости от их возраста, степени опасности и возможностей исправления подлежали заключению в исправительно-трудовые колонии НКВД или «водворению в детские дома особого режима»'. В приказе № 00486 отдельно регламентировалось размещение, учет и наблюдение за детьми осужденных. Все дети были разделены на 3 группы, из которых 1-я и 2-я находились под особым надзором НКВД, а дети старше 15 лет и осужденные «социально-опасные» подростки учитывались 8-м отделом Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. Грудные дети, находившиеся в лагерях вместе с их осужденными матерями, по достижении одного года отбирались у матерей и передавались в специальные детские дома и ясли. Именные списки детей, направлявшиеся из всех республик, краев и областей в Москву заместителю начальника административно-хозяйственного управления НКВД СССР, составлялись по группам, комплектуемым с таким расчетом, чтобы в один и тот же дом не попадали дети, связанные между собой родством или даже знакомством.

Детей-сирот, у которых были расстреляны отец и мать, власти разрешали нерепрессированным родственникам брать на свое полное иждивение. Наблюдение за политическими настроениями детей осужденных, за их учебой, воспитанием и жизнью возлагалось на народных комиссаров внутренних дел республик, начальников управлений НКВД краев и областей СССР.

Очередной оперативный приказ от 20 сентября 1937 г. за № 00593, подписанный Ежовым, был направлен против 25 тыс. человек, русских — служащих Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Репатрианты из Харбина (Китай) и реэмигранты из Манчжурии были на особом учете и под наблюдением ГУГБ НКВД. Все они подверглись беспощадной расправе как «бывшие белые офицеры, полицейские, жандармы, участники различных эмигрантских шпионско-фашистских организаций»2. В приказе утверждалось, что в подавляющем большинстве эти люди являлись агентурой японской разведки, которая на протяжении ряда лет направляла их в СССР для террористической, диверсионной и шпионской деятельности.

1 Там же. Л. 235.

2 Там же. Л. 236-237.

170

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 19 36-1939 ГГ.

В 1937 г. на железнодорожном транспорте и в промышленности Советского Союза было репрессировано 4500 человек реэмигрантов из Харбина. На следствии их заставили давать показания на своих коллег по работе на КВЖД. Операция по «ликвидации» харбинцев продолжалась в течение трех месяцев. Значительную часть из них отнесли к I категории и сразу же расстреляли. Остальных, включая женщин, детей и пожилых людей, приговорили к длительным срокам тюремного заключения и лагерей1.

'Там же. Л. 238.

Глава третья

охота на «правых» в госаппарате и партии

1. Дело председателя профсоюза железнодорожников А.М.Амосова

Политбюро ЦК ВКП(б) требовало раскрытия крупных заговоров и предотвращения организованных покушений на первых лиц партии и государства. Для таких дел требовались солидные фигуры. «Охота» чекистов на крупных руководителей чаще всего осуществлялась при помощи доносов одного-двух сослуживцев из ближайшего окружения «подозреваемого». Не исключено, что доносы писались под диктовку сотрудников госбезопасности. Зачастую следователи прибегали к шантажу, угрозам, физическим и моральным пыткам, рассчитывая добиться признания в несовершенных страшных преступлениях.

До лета 1937 г. имя потомственного железнодорожника Алексея Мефодьевича Амосова едва ли могло фигурировать в Лубянских списках. Впервые оно встречается в анонимном письме от 11 мая 1932 г., адресованном председателю Совета народных комиссаров СССР Молотову. В нем сообщалось буквально следующее: «...Два-три года тому назад железнодорожный транспорт был доведен до состояния, во многом напоминающего годы разрухи периода гражданской войны. Довели его до такого состояния реорганизациями, реформами и обезличкой, проводившимися тт. Рудзутаком, Сулимовым, Рудым, Амосовым (председателем ЦК профсоюза железной дороги), Мироновым, Лебедем и др. видными руководителями, не исключая и руководителя транспортного ГПУ»1. Амосов был взят па заметку чекистами, но «оргвыводы» последовали через пять лет.

10 августа 1937 г. по ордеру № 4210 Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, выданному лейтенанту госбезопасности Бруевичу, за подписью заместителя наркома внутренних дел Союза ССР М.Фриновского, был произведен арест А.Амосова и обыск в его квартире по адресу: Москва, ул.

172

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 193 6- 1939 ГГ.

Веснина, д. 11, кв. 20. В трехкомнатной квартире вместе с взятым под арест Амосовым проживала его жена И.В.Довгалевская и два сына — Николай и Андрей. В процессе обыска у Амосова (члена партии с 1914 г., участника гражданской войны, кандидата в члены ЦК ВКП(б) с 1930 г., делегата XVII съезда партии, награжденного в 1936 г. орденом Ленина) никаких вещественных доказательств не обнаружили, так как их не было и не могло быть. У него изъяли охотничьи принадлежности и пишущую машинку.

За два дня моральных и физических истязаний во внутренней тюрьме на Лубянке Амосова заставили признаться в том, чего он никогда не делал, и написать заявление на имя Ежова с признанием своих антисоветских преступлений:

«На вопросы о том, состоял ли я в контрреволюционной организации и веду ли борьбу против Советской власти, заявляю, что до последнего времени этот вопрос был дик для меня. Но, обдумав всю свою работу, особенно начиная с ВЦСПС, перед 8-м съездом союзов, заявляю, что в начале, как мне теперь представляется, по существу контрреволюционной антипартийной организации правых изменников, я был вовлечен в нее, благодаря своей чрезмерной доверчивости. Произошло это так. Перед 8-м съездом профсоюзов в ВЦСПС, руководимом тогда председателем Томским, началось большое оживление. Прежде всего разговорчики о необходимости сплоченно провести съезд. Затем обычные профсоюзные пьянки. Они происходили на даче Шмидта, расположенной рядом с дачей Томского.

На одной пьянке пошли разговоры, что Томского хотят снять, обижают в ЦК, что этого нельзя допустить... Я считаю, что так как я бывал на этих пьянках, меня пичкали подобной «информацией», то, стало быть, тоже причастен был к этой антипартийной группировке или организации. Разговоры велись... прежде всего Ягломом, Луговым, Шмидтом, Мельничанским, Чернышовой и др. о том, что в ЦК нет коллективности, что профсоюзы хотят превратить в простой бюрократический придаток к партии, и т.п.

В начале я не придавал особого значения этим разговорам... Но, когда начались разговоры об отсутствии коллективности в ЦК, о якобы личных нападках на Томского и др., я пошел к т. Сталину выяснить, что же скрывается за этими разговорами. Был 2 раза у тов. Сталина. Он рассказал о позорном поведении Бухарина, Томского, Рыкова перед кулаком. Тогда я при встрече в ВЦСПС с Томским заявил ему: «Ты опять лезешь в правое болото». После этого меня на пьянки не приглашали... На 8-м съезде профсоюзов я голосовал за т. Кагановича... на работе и в личных отношениях порвал со всеми правыми изменниками. И в ЦК профсоюза железной дороги и

Охота на правых в госаппарате и партии

173

в ВЦСПС открыто вел борьбу с ними, так что я считаю себя на положении обрабатываемого, но не обработанного правыми изменниками...

Не пишу здесь о деталях потому, что мне сказали, надо написать короткое заявление.

13 августа 37 г. А.Амосов»1.

Амосов вспомнил тех «врагов народа и шпионов», которые уже прошли через процессы 1936 г. и были расстреляны. Конечно, человек, отдавший себя служению советской власти, хотел доказать абсурдность и нелепость предъявленных ему обвинений и оправдаться, но губил себя и других, таких же, как и он сам, ни в чем не виновных людей. ААмосов, возможно, надеялся, что заявлением на имя Ежова закончатся моральные и физические издевательства, но, как выяснилось на следующий день, жестокие и изнурительные допросы только начинались.

После 13 августа 1937 г. в деле Амосова нет никаких записей. Можно лишь догадываться о том, что происходило с ним в течение трех последующих недель. Возможно, он отказывался давать нужные чекистам показания. Как бы там ни было, только 4 сентября 1937 г. арестованному Амосову было объявлено постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения. В предъявленном ему постановлении было сказано, что капитан государственной безопасности Овчинников из 6-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР рассмотрел дело гражданина АМ.Амосова и решил, что он — участник ираво-троцкистской антисоветской организации в Народном комиссариате путей сообщения СССР, активно проводящий контрреволюционную работу на железнодорожном транспорте. Капитан Овчинников постановил: гражданина Амосова привлечь в качестве обвиняемого по статье 58 пунктам 7, 9, 11 УК (через месяц он прибавил еще 2 пункта той же статьи. — Авт.), а в качестве меры пресечения — содержание под стражей во внутренней тюрьме Лубянки.

Допросы Амосова длились два месяца с перерывами примерно на двое суток, во время которых оформлялись и уточнялись записи протоколов. По времени каждый допрос занимал примерно 10 часов. Допрашивали арестованного два следователя, т.е. капитан Овчинников и чекисты из 6-го отдела ГУГБ или госбезопас

174

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 1 93 6- 1 93 9 ГГ.

ности железной дороги. В среднем текст протокола каждого допроса составлял более 40 страниц машинописи.

Первый протокол допроса обвиняемого Амосова, оказавшийся в нашем распоряжении, датирован 7 сентября 1937 г. Допрашивали зам. начальника 6-го отдела — старший майор ГАндреев вместе с Овчинниковым. 1-й вопрос обвиняемому: «Вы сделали заявление о намерении дать откровенные и исчерпывающие показания о своей антисоветской деятельности. Что вы можете показать?»

Амосов отвечал, словно по заранее написанному тексту. Такой поворот в поведении Амосова был неожиданным, так как в заявлении на имя Ежова он не делал подобных «признаний» в измене партии и советской власти. Вот его ответ: «Я решил рассказать следователю всю правду о моем участии в контрреволюционной борьбе против ВКП(б) и советской власти на протяжении почти 10 последних лет. Я признаю себя виновным в принадлежности к нелегальной организации правых и в активном участии в антисоветской деятельности указанной организации.

Вопрос: Когда и кем вы были завербованы в антисоветскую организацию правых?

Ответ: В антисоветскую организацию правых я был вовлечен в 1929 г. Томским Михаилом Павловичем. Мое вступление в организацию правых явилось завершением длительного процесса идейной обработки меня Томским, а также его ближайшими сподвижниками Ягломом и Луговым.

Должен заявить, что до 1929 г. я в сильной степени был подвержен враждебным большевизму влияниям и настроениям и, начиная с 1918 г., принимал активное участие в целом ряде антипартийных выступлений и группировок.

В 1921 г. во время дискуссии о роли и задачах профсоюзов я являлся активным сторонником Троцкого и подписал троцкистскую платформу.

В последующие годы я активно поддерживал Томского в его выступлениях с позиции правых против ЦК ВКП(б) по разным вопросам: о профсоюзах, независимых от партии, осуществлявших свою самостоятельную политику, о затяжном характере нэпа, о необходимости длительной, рассчитанной на десятилетия политики лишь ограничения кулака... против намечавшегося развернутого наступления на него, что прежде всего приведет к значительному сокращению посевных площадей и голоду в стране, а в конечном счете к потере завоеваний Октябрьской революции»1.

1 Там же. Л. 18-20.

Охота на правых в госаппарате и партии

175

Из приведенного «признания» видно, что Амосов сознательно наговаривал на себя и на тех, о ком упоминал на следствии, так как никакой нелегальной организации правых никогда не существовало. Дискуссия по вопросам, которые он выдавал за политику, направленную против ЦК ВКП(б), проходила открыто и широко освещалась в печати до 1928 г. Каждый член партии считал своим долгом высказывать личную точку зрения по каждому обсуждавшемуся вопросу.

Следователи госбезопасности своими вопросами подталкивали арестованного давать необходимые показания, называть нужные фамилии или предлагали перечислить всех сослуживцев подряд, а главное, выдумывать теракты на вождей партии и государства или шпионаж в пользу капиталистических стран. Настойчиво твердили, что такие показания необходимы для спасения партии и Советской власти от замаскировавшихся врагов.

Как вспоминал впоследствии очевидец и участник тех событий Н.С.Хрущев, «их убеждали определенными способами в том, что они или немецкие, или английские, или какие-то другие шпионы. И некоторые из них «признавались». Даже в тех случаях, когда таким людям объявляли, что с них снимается обвинение в шпионаже, они уже сами настаивали на своих прежних показаниях, так как считали, что лучше уж стоять на своих ложных показаниях, чтобы быстрее прийти к смерти»1. Оказывается, для несчастных подследственных расстрел был благом, освобождавшим от невыносимых страданий.

7 сентября 1937 г. допрос по «делу» обвиняемого Амосова был продолжен. По тексту протокола, отредактированному, перепечатанному и подписанному подследственным, хорошо видно, где человек говорил правду, а где то, чего от него требовали. О чем бы ни говорил Амосов, отвечая на вопросы, его всегда, как бы случайно, возвращали к разговору о бывшем главе профсоюзов СССР М.П.Томскому.

Амосов рассказывал, что с конца 1928 г. Томский развернул активную работу по сколачиванию контрреволюционной организации правых в профсоюзах. Во время встречи с Амосовым в 1929 г. в служебном кабинете здания ВЦСПС Томский заявил о своих планах борьбы с ЦК ВКП(б). Он в самых резких выражениях характеризовал политику ЦК и Сталина по вопросу о кулаке и развер

176

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 1 936-1 93 9 ГГ.

нутом социалистическом наступлении как политику, гибельную для страны. Во время беседы Томский сказал, что такую политику можно и нужно было изменить путем насильственного отстранения Сталина от руководства партией1.

Что же являлось правдой, а что вымыслом в «признаниях» Амосова? Правдой, на наш взгляд, было то, что Томский, как и многие члены ЦК ВКП(б), не разделял позицию Сталина, Молотова и др. на ликвидацию так называемого кулака в деревне и курс на ускоренную и насильственную коллективизацию сельского хозяйства. Ложью, добытой от Амосова угрозами и насилием, было то, что Томский заявил ему о необходимости насильственного отстранения Сталина от руководства ЦК ВКП(б). Как искушенный политик, такого сказать он не мог. В своем собственном кабинете председателя советских профсоюзов Томский едва ли решился бы говорить о необходимости смещения Сталина с поста секретаря ЦК партии, хотя в неформальной обстановке в 1929 г. и позднее такие разговоры были возможны среди единомышленников.

7 сентября 1937 г. подследственный Амосов «признался» следователям, что Томский в 1929 г. сообщил ему, что они — правые — от дискуссий и общих разговоров переходят к организованной борьбе против ЦК ВКП(б) в нелегальных условиях, что для организации и руководства этой борьбой был образован Всесоюзный руководящий центр. Он назвал в качестве его членов Бухарина, Рыкова и Угланова. По словам Томского, указанный центр правых поддерживали и другие члены ЦК ВКП(б), которые из тактических соображений открыто не выступали за платформу правых, но в нужный момент они были готовы выступить на их стороне. Назвал сторонников правых — Рудзутака и Ягоду.

На предложение Томского принять участие в борьбе правых против политики ЦК ВКП(б) и Сталина Амосов будто бы ответил, что полностью разделял их позицию и готов был принять активное участие в борьбе за изменение политики партии путем отстранения Сталина и его окружения от руководства партией и государством и захвата власти правыми. (Весь абзац был подчеркнут синим карандашом, а редактирование текста в виде зачеркивания отдельных слов делалось красным карандашом, возможно, рукой самого Ежова или Сталина, который правил бумаги, как правило, синим карандашом.)

Очередной вопрос следователя был таким: «Вы уже упомянули Рудзутака, как причастного к активной деятельности Всесоюзного центра правых, что вам по этому вопросу известно?»

Охота на правых в госаппарате и партии 177

Амосов подтвердил, что в 1929 г. Томский сообщил ему о связях члена Политбюро ЦК ВКП( б) с 1926 г. по 1932 г. Я.Э.Рудзутака с антисоветским центром правых. Далее сказал, что, со слов Томского, ему было известно, что Рудзутак, будучи наркомом путей сообщения СССР, сколотил в аппарате управления комиссариата крепкую группу правых, которая вела борьбу против линии ЦК партии и Сталина путем саботажа в железнодорожном хозяйстве страны. В связи с этим сюжетом появились имена руководителей железнодорожного транспорта, якобы входивших в состав вредительской группы правых, созданной и возглавлявшейся самим наркомом Рудзутаком: Сулимов, Правдин, Халатов, Полюдов, Рудой, Миронов, Полуян, Постников, Черный. По словам допрашиваемого, все эти люди были враждебно настроены к политике партии в вопросах коллективизации и являлись активными сторонниками платформы Бухарина, Рыкова, Томского1.

Поскольку в ходе допроса у Амосова прозвучало имя бывшего наркома НКВД СССР Г.Ягоды, то следующий вопрос касался непосредственно связей последнего с контрреволюционной нелегальной организацией правых и его антисоветской деятельности. У следователей не возникло вопроса, откуда Амосов, бывший руководитель Калининской железной дороги, мог знать о подрывной антисоветской работе наркома союзного сверхсекретного силового ведомства, подотчетного только Политбюро ЦК ВКП(б) во главе со Сталиным.

Амосов стал сочинять на заданную тему. О Ягоде как о стороннике правых ему «говорил Томский». В начале 1929 г. Амосов увидел заместителя председателя ОГПУ Ягоду на пленуме Московского комитета ВКП(б), где при обсуждении вопроса о сельском хозяйстве тот вместе со всеми голосовал за резолюцию, предложенную секретарем МК П.Л.Углановым, которая отражала политику правых в противовес установкам Политбюро ЦК партии. Такое обстоятельство давало Амосову повод начать с Г.Ягодой «откровенный» разговор о его отношениях с правыми. Ягода заявил ему, что он сторонник правых и противник отстранения Рыкова, Бухарина и Томского от руководства партией. При последующих разговорах Ягода, по словам Амосова, в очень резкой форме с позиций правых осуждал политику ЦК ВКП(б) и Сталина. Следователи сочли высказывания Амосова о Ягоде не очень правдоподобными и больше не стали развивать эту тему.

Там же. Л. 27.

178

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 1936-1939 ГГ.

Вопросы свои следователи формулировали так, чтобы выяснить, какие указания Томского о создании антисоветской организации правых выполнял Амосов в профсоюзе железнодорожников. Амосов рассказывал, что до 1931 г. он работал председателем ЦК профсоюзов железнодорожников, в котором, по указанию Томского, создал нелегальную организацию правых. Когда его попросили назвать всех участников организации, он назвал 33 человека и по желанию следователей на каждого дал подробную характеристику, а также когда и при каких обстоятельствах они были вовлечены в организацию1.

Наконец допрос был подведен под «конкретное дело» — подготовку террористического акта против Л.М.Кагановича и И.В.Сталина. Амосов «сознался», что в декабре 1934 г. его группа хотела совершить покушение на Кагановича во время его возвращения из Сибири. Перед его поездом лопнул рельс, поэтому Амосов со своими сообщниками (Москалевым и Жариковым) попытались использовать этот случай для организации задуманного. Но дорожный мастер заметил неполадку и предупредил НКВД. Поезд был остановлен, а рельс заменен другим.

После того Амосов, если верить протоколу допроса, специально перевелся на Курскую железную дорогу, по которой Сталин ездил отдыхать на юг. Судя по признанию подследственного Амосова, в октябре 1936 г. он получил сведения, что поезд, в котором ехал Сталин, приближался к Курску. По распоряжению Амосова на пути следования поезда с правительственным вагоном было организовано крушение товарного поезда с бензином и керосином. Но об этом тоже стало известно, и поезд с правительственным вагоном задержали на соседней станции до очистки пути.

Амосов, ссылаясь на плохое самочувствуие, попросил следователей прервать допрос, обещая в следующий раз рассказать о подробностях покушения на жизнь Сталина и Кагановича. Допрос был прерван с условием, что на очередном допросе Амосов расскажет обо всех известных ему фактах диверсионно-вредительской и шпионской деятельности антисоветской организации правых2.

На последующих допросах следователи, как могли, расширяли круг новых лиц, работавших рядом с Амосовым на железной дороге, в профсоюзной организации или просто знакомых с ним по каким-то случайным встречам. Например, 11 сентября 1937 г. он назвал дополнительно имена восьми человек, с которыми встре

1 Там же. Л. 31-32.

2 Там же. Л. 61-64.

Охота на правых в госаппарате и партии

179

чался в Наркомате путей сообщения. Отвечал на вопросы по каждому из них: где и когда видел, о чем говорил, вовлек ли в антисоветскую деятельность, какие факты вредительства они совершали и т.д.

13 сентября того же года Амосову предложили рассказать, как в начале 1933 г. он присутствовал на вечеринке у литератора И.М.Гронского, по мнению чекистов близкого человека Н.И.Бухарина. Подследственный вспомнил, что среди других там был известный писатель Борис Пильняк, который, рассказывая о своей повести «Непогашенная луна», утверждал, что повесть отражала историческую правду, при том бросил реплику о том, что лучше бы убить Сталина, чем лишиться Фрунзе. В присутствии Амосова там же писатель Б.Пильняк, известный поэт Павел Васильев и другие совершенно откровенно вели антисоветские разговоры, злобно осуждали политику ЦК ВКП(б) и высказывали явно террористические намерения по адресу Сталина. Заметим, что в начале 1933 г. в узком кругу такие разговоры могли иметь место. На другом допросе Амосов «вспоминал», что зимой 1935 г. Тройский говорил ему, что он имел разговор с Бухариным, который сказал, что единственно реальным средством изменить политику ВКП(б) и внутрипартийный режим являлось совершение террористического акта против Сталина. Такого рода заявления могли быть чисто провокационными и направленными против самого Бухарина. Амосов признавался, что беседа носила больше характер демонстрирования личных антисталинских настроений, чем выработки конкретного плана теракта. При том, по словам Амосова, особую озлобленность проявлял поэт Павел Васильев, который неоднократно повторял, что якобы готов собственноручно убить Сталина1. П.Васильев по доносу был арестован 6 февраля 1937 г. и расстрелян еще до ареста Амосова.

«Саморазоблачения» Амосова произвели «впечатление» на следователей. 2 октября 1937 г. капитан Овчинников и старший майор Андреев возбудили ходатайство перед Президиумом ЦИК СССР о продлении срока ведения следствия и содержания под стражей Амосова на 2 месяца, до 10 ноября того же года. Они мотивировали это тем, что в процессе следствия было установлено, что Амосов входил в состав руководящего центра контрреволюционной антисоветской организации правых на железнодорожном транспорте, осуществлял руководство подготовкой и проведением террористических диверсионных и подрывных актов

•Там же. Л. 116-120.

i8o ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 19 3 6-193 9 ГГ.

на Северной, Дзержинской и Калининской железных дорогах. В связи с тем, что в состав вышеназванных организаций входили работники железной дороги, которые подлежали аресту с возбуждением против них уголовного преследования, Амосова предполагали привлечь в разоблачении очередных «врагов» Советской власти. Ведомство Ежова продолжало настойчиво «раскрывать» и уничтожать «массовые контрреволюционные, шпионские и террористические организации» внутри страны.

Не  вдаваясь  в  дальнейшие  подробности  типичной  для 1937 г. истории обманутого, униженного и сломленного коммуниста Амосова, попавшего под тяжелое и слепое колесо политического террора, расскажем о его последних днях жизни. Обвинительное заключение по следственному делу № 13186 по обвинению А.М.Амосова в преступлениях, предусмотренных статьей 58 пунктами 1а, 7, 8, 9, 11 УК РСФСР, было утверждено 21 ноября 1937 г. начальником 6-го отдела ГУГБ НКВД старшим майором госбезопасности Волковым и заместителем Прокурора СССР Г.Рогинским. Он был обвинен во враждебной деятельности против Советской власти и большевистской партии и разведывательной деятельности в пользу капиталистических государств. Все содержание и концовка обвинительного заключения фактически не оставляли Амосову никакой надежды на помилование. 23 ноября 1937 г. состоялось подготовительное заседание Военной коллегии Верховного суда, а 25 ноября было закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного суда, которое началось в 20 часов 30 мин и через 20 минут, после оглашения приговора, закончилось. По закону того времени на судебном заседании не было адвоката и свидетелей. Подсудимый никаких ходатайств, а также отвода составу суда не заявил, признал себя виновным. Когда ему предоставили последнее слово, он просил суд дать ему возможность искупить свою вину. Амосова приговорили к расстрелу с конфискацией всего ему принадлежащего имущества. В приговоре, подписанном Ульрихом и членами суда, было сказано, что такое решение окончательное и на основании закона от 1 декабря 1934 г. будет приведено в исполнение немедленно. О том, что именно так и было, свидетельствовала секретная справка, которая хранилась в конце тома, в конверте, приклеенном к обложке. В ней имелась запись о том, что приговор о расстреле А.М.Амосова приведен в исполнение в г. Москве 26 ноября 1937 г. В примечании упоминалось, что акт о приведении приговора в исполнение хранился в Особом архиве 1-го Спецотдела НКВД СССР. Справку подписал начальник 12-го от

Охота на правых в госаппарате и партии

181

деления 1-го спецотдела НКВД СССР лейтенант госбезопасности Шевелев1.

В деле Амосова имелись материалы о его реабилитации в 1956 г. Все они с грифом секретности, а по содержанию носят характер незавершенности. Неполноценная реабилитация необоснованно репрессированных произошла потому, что ее проводили люди, воспитанные и выдвинутые сталинским режимом. Как писал известный историк А.М.Некрич, «они делали это скрепя сердце, часто саботируя или интерпретируя по-своему решения, принятые Центральным комитетом, указания Хрущева, стараясь их скомпрометировать»2. Тем не менее важно было уже то, что через 19 лет дело расстрелянного Амосова было поднято из архива и изучалось военным прокурором подполковником юстиции В.Лазуренко на предмет проверки объективности. Лазуренко в письменном заключении в Военную коллегию Верховного суда СССР сообщил, что в обоснование вины А.М.Амосова были положены его показания, а также показания арестованных по другим делам А.И.Емшакова, И.М.Миронова, П.Б.Билика, А.М.Постникова, Г.Д.Уланова-Зиновьева, Н.М.Дворжецкого-Богдановича, Е.М.Фомиченко и др., которые знали его по совместной работе на железной дороге. Выяснилось, что они под давлением следствия оговаривали себя и друг друга. В результате проверки дела Амосова, проведенной в порядке статей 373-377 УПК РСФСР, было установлено, что он был осужден необоснованно. Учитывая, что при проверке данного дела были установлены новые обстоятельства (применение незаконных методов допроса), свидетельствовавшие о том, что Амосов был осужден необоснованно; руководствуясь статьей 378 УПК РСФСР, военный прокурор Лазуренко 6 сентября 1956 г. дело по обвинению Амосова и материалы проверки, утвержденные заместителем главного военного прокурора, полковником юстиции Д.Тереховым, направил в Военную коллегию Верховного суда СССР. Заключение Главной военной прокуратуры содержало предложение: «Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 25 ноября 1937 г. в отношении А.М.Амосова отменить и его дело по статье 4, пункт 5 УПК РСФСР производством прекратить»3.

10 ноября 1956 г. на заседании Военной коллегии Верховного суда Союза ССР было рассмотрено заключение Главного во

182 ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 193 6-1 939 ГГ.

енного прокурора по делу А.М.Амосова. Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 25 ноября 1937 г. в отношении А.М.Амосова был отменен, а дело о нем было прекращено. Секретное определение № 4н-015985/56 было направлено начальнику учетно-архивного отдела КГБ при Совете Министров СССР с просьбой установить ближайших родственников Амосова, и, не объявляя полностью содержания определения, сообщить им лишь результат рассмотрения дела, а дату исполнения сообщить в Военную коллегию и Главную военную прокуратуру.

Ниже по тексту упоминалась фамилия сослуживца А.М.Амосова, его бывшего помощника Николаева Василия Николаевича, по доносу которого Амосов был арестован, а затем расстрелян. В 1956 г. В.Н.Николаев проживал в Москве, на Берсеневской набережной, дом 22, кв. 6. На вызов Военной коллегии Верховного суда СССР он не явился. Не располагая адресом родственников Амосова, что также очень странно, Военная коллегия просила начальника учетно-архивного отдела КГБ разыскать последних для исполнения определения в части возвращения конфискованного имущества Амосова или его стоимости. Ответ из КГБ на имя председательствующего судебной коллегии Верховного суда СССР Лихачева гласил, что родственники А.М.Амосова не установлены1.

2. Продолжение расправы с инакомыслием

Осенью 1937 г. конвейер пыток и убийств, действовавший по всей территории СССР, начал давать «технические» сбои. Тюрьмы были переполнены людьми, следователи сбились с ног, требуя от арестованных показаний и придумывая протоколы допросов фальсифицированных дел. Палачи не успевали расстреливать приговоренных к высшей мере наказания людей, а похоронные команды — заметать следы кровавых преступлений властей. Тайное становилось явным. Слухи о страшных следственных изоляторах, пытках и расстрелах в подвалах НКВД подтверждались. Казалось, что ночным арестам родных, знакомых и соседей не будет конца.

НКВД не справлялось с потоком новых предписаний на аресты, о чем свидетельствует совершенно секретное распоряжение № С-1450, подписанное заместителем Ежова комкоромФриновским и оперативным секретарем Главного управления государственной безопасности комбригом Ульмером 22 ноября 1937 г.

'Там же. Л. 381-387.

Охота на правых в госаппарате и партии

В нем говорилось: «Телеграмма № 928 и пункт 12-й приведенного нами выше по тексту приказа № 00593 отменяются. Действие приказа № 00486 распространить только на семьи осужденных Военной коллегией Верховного суда по I и II категориям». Распоряжение содержало указание прекратить аресты жен репрессированных по польской, харбинской и румынской операциям. Фриновский доводил до сведения местных руководителей госбезопасности, что осужденные по названным операциям жены должны быть расселены в определенных местах. Он требовал представить в центр данные о количестве жен и детей, подлежавших выселению, а также число арестованных жен, содержавшихся в следственных тюрьмах в момент получения распоряжения. Кроме того, центр хотел знать примерное число детей, отобранных у арестованных родителей, для определения их дальнейшей судьбы1.

Репрессии давали в руки властей тысячи детей-сирот, из которых Советская власть рассчитывала воспитать преданных борцов за свои цели. Данная ответственная задача возлагалась на плечи Народного комиссариата просвещения СССР.

В фонде Управления делами Совета министров СССР хранятся оригиналы постановлений СНК СССР за 1937 г. В так называемой «особой папке», под грифом «совершенно секретно», имеется постановление за № 2148-466сс от 15 декабря 1937 г., подписанное председателем СНК СССР В.Молотовым и управделами Н.Петруничевым «Об отпуске средств на содержание детей репрессированных родителей». Согласно постановлению из резервного фонда Совнаркома на дополнительное содержание и перевозку 10 тыс. детей репрессированных родителей, размещенных в детских домах Народного комиссариата просвещения, до конца 1937 г. предполагалось отпускать 4 млн руб. Из общей суммы 2,5 млн руб. были переведены в распоряжение наркомпросов РСФСР, УССР, Казахской и Белорусской ССР соответственно числу предоставляемых ими мест в детских домах, а 1,5 млн руб. выделялось НКВД на расходы по перевозке детей2.

В дальнейшем за выполнение основных пунктов постановления отвечал заместитель председателя СНК СССР В.Чубарь*. 19 декабря 1937 г. он, исполняя обязанности заместителя Моло-

3 В.Я.Чубарь был арестован как «враг народа» 3 июня 1938 г. и 26 февраля 1939 г. осужден к ВМН. Расстрелян в тот же день. 24 августа 1955 г. реабилитирован.

184 ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 1 9 36-1939 гг.

това, подписал распоряжение, в котором обязывал наркомов просвещения РСФСР, УССР, БССР и Казахской ССР в декадный срок выделить в распоряжение НКВД для размещения детей репрессированных родителей следующее количество мест в детских домах: РСФСР - 5000, УССР - 3500, Казахской ССР - 1200, БССР - 800 мест. Наркому внутренней торговли предлагалось полностью обеспечить заявку наркомпросов союзных республик на промтовары, необходимые для оборудования детских домов и одежду принимаемых в них детей. Копия была направлена Ежову1.

Сталинское руководство проявляло особую «заботу» о детях репрессированных подросткового возраста. Его беспокоило то, насколько сильно дети 14-15 лет и старше разделяли враждебные взгляды родителей, а также возможность их перевоспитания. Главная задача, поставленная партией перед органами госбезопасности, состояла в выявлении среди таких детей явных и скрытых врагов Советской власти.

В детских домах, где размещались дети репрессированных «врагов народа», имели место грубейшие нарушения порядка содержания: детей репрессированных называли троцкистами, их всячески преследовали, воспитатели избивали неугодных детей, способствовали созданию враждебного отношения между воспитанниками. Вследствие издевательства имели место массовые побеги из детдомов. Так, «в Федоровском детдоме Кустанайской области дети не могли заниматься урокам, так как их избивали школьники-хулиганы. Дети репрессированных Кучина и Степанова были изнасилованы взрослыми воспитанниками. В столовой детдома на 212 детей имелось всего 12 ложек и 20 тарелок. В спальне — один матрац на 3 человека. Дети спали в одежде и обуви»2.

Детей репрессированных, пытавшихся оказывать сопротивление произволу и насилию, доводили до гибели. Один из них — 15-летний Владимир Мороз — сын «врага народа» Г.С.Мороза, бывшего председателя ЦК профсоюза работников торговли, члена ВКП(б) с 1917 г., необоснованно осужденного и расстрелянного 2 ноября 1937 г. После ареста отца и матери Владимир вместе с 9-летним братом был выслан органами НКВД из Москвы в детдом в Анненково Кузнецкого района Куйбышевской области. Школа в детдоме оставляла желать лучшего, а Володя хотел учиться. Об этом и о многом другом он написал Сталину: «...Вы, наверное, слыхали о «золотой молодежи» царского периода. ...Такая «золо

Охота на правых в госаппарате и партии

тая молодежь» существует и сейчас. ...В состав ее входят ... дети ответственных, всеми уважаемых людей. Эти дети не признают ничего: пьют, развратничают, грубят... В большинстве случаев учатся они отвратительно, хотя им предоставлены все условия для учебы... Помогите мне!»1

Володя Мороз не дождался ответа от Сталина. Писал Ежову — и тот же результат. 25 апреля 1938 г. юноша был арестован за контрреволюционную агитацию среди воспитанников детдома и помещен в Кузнецкую тюрьму. После следствия, по постановлению Особого совещания при НКВД СССР от 25 октября того же года, его заключили в исправительно-трудовой лагерь сроком на 3 года, где он умер при невыясненных обстоятельствах. В следственном деле Мороза сохранились, как вещественные доказательства, его дневниковые записи. Приведем отрывок из них: «...Подхалимство, ложь, клевета, склоки, сплетни и прочие дрязги процветают. А почему? Потому что народ — низок? — Нет. Потому, что низка кучка негодяев, держащая власть в своих руках...»2

Власти опасались нежелательного идеологического влияния детей репрессированных на их одноклассников, находившихся в детских домах в те годы. 20 мая 1938 г. заместитель наркома внутренних дел М.Фриновский подписал секретный циркуляр № 106 «О порядке устройства детей репрессированных родителей в возрасте свыше 15 лет». Циркуляр был дополнением к приказу НКВД за № 00486 от 15 августа 1937 г. и касался детей от 15 до 17 лет включительно, родители которых были осуждены Военной коллегией и Военным трибуналом по I и II категориям. Если подростки своим поведением не внушали социальной опасности, не проявляли антисоветских реваншистских настроений и действий, то в соответствии с циркуляром НКВД за № 4 от 7 января 1938 г. их предлагалось передавать нерепрессированным родственникам, на полное иждивение.

При отсутствии родственников, изъявлявших желание взять таких детей на воспитание, предлагалось их помещать в детские дома в пределах области, края, республики (за исключением мест, где были репрессированы их родители), дав им возможность окончить среднюю школу. После школы они должны были трудоустроиться на предприятия и учреждения необоронпого значения. За ними устанавливалось агентурное наблюдение с целью своевременного вскрытия и пресечения антисоветских настроений и действий.

i86

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 19 36-1939 ГГ.

Социально опасные юноши и девушки от 15 до 17 лет, родители которых были репрессированы, проявлявшие опасные для власти настроения и действия, предавались суду на общих основаниях и направлялись в лагеря по персональным нарядам НКВД. Начальник ГУЛАГа, дивизионный интендант И.Плинер получил соответствующие указания о порядке содержания в лагерях детей репрессированных родителей1.

В 1938 г. исполнение репрессивных оперативных приказов, распоряжений и инструкций руководства НКВД продолжалось. Аресты, допросы, расстрелы людей, приговоренных к ВМН, не прекращались. Многие арестованные получали от 10 до 25 лет тюремного или лагерного заключения и справедливо считали, что им повезло. Семьи репрессированных «врагов народа» отправляли в ссылку в отдаленные местности. 13 апреля 1938 г. нарком НКВД Н.Ежов и прокурор СССР АВышинский подписали совместный циркуляр № 80 в дополнение инструкции НКВД от 15 июня 1937 г. о порядке выселения из Москвы, Ленинграда, Киева, Ростова-на-Дону, Таганрога, Сочи и прилегающих к Сочи районов.

Все выселенные по прибытии к месту ссылки были взяты на персональный учет и находились под постоянным гласным надзором органов госбезопасности и завербованных ими осведомителей из числа местных жителей. У ссыльных поселенцев отбирались паспорта, которые гасились специальным штампом и приобщались к личному делу. На руки они получали удостоверение на право проживания в ссылке. Фактически они становились спецпереселенцами, так как не имели права покидать, даже временно, места проживания без разрешения начальника НКВД и обязаны были в срок, установленный районным отделом (или отделением) НКВД, являться на регистрацию2.

Осенью 1938 г. ЦК ВКП(б) решил привлечь к репрессиям руководителей местных партийных органов областного, краевого и республиканского масштаба. То была попытка представить необоснованные репрессии как «справедливые», идущие из «глубинки», чтобы переложить ответственность за них на местный партийный актив. 17 сентября 1938 г. Ежов подписал приказ за № 00606 «Об образовании Особых троек для рассмотрения дел на арестованных в порядке приказов НКВД СССР № 00485 и др.». В нем говорилось, что в целях быстрейшего рассмотрения следственных материалов на лиц, арестованных

Охота на правых в госаппарате и партии 187

в порядке приказов НКВД СССР за №№ 00485, 00439 и 00593 от 1937 г. и №№ 202 и 326 от 1938 г., создать при управлениях НКВД краев и областей Особые тройки, на которые необходимо возложить всю ответственность за рассмотрение дел. Так называемые Особые тройки образовывались в составе: секретаря обкома, крайкома ВКП(б) или ЦК нацкомпартий, начальника соответствующего управления НКВД и прокуратуры области, края или республики.

В Украинской, Казахской ССР и Дальне-Восточном крае особые тройки рассматривали дела в отношении лиц, арестованных только до 1 августа 1938 г., и должны были закончить эту неотложную работу в двухмесячный срок. После отведенного времени дела на всех остальных арестованных предполагалось направлять для рассмотрения в соответствующие судебные инстанции по подсудности: Военные трибуналы, линейные и областные суды, Военную коллегию Верховного суда, а также на Особое совещание НКВД СССР. Таким образом, создавалась видимость законности. В действительности все шло по-прежнему, только намного быстрее.

Особые тройки не рассматривали дел на иностранных подданных. Такие дела брал на себя 3-й отдел 1-го управления НКВД для рассмотрения в центре. Обновленные тройки выносили приговоры только по 1 и 2-й категориям, т.е. ВМН или 25 лет тюрем и лагерей. Некоторым ослаблением свирепости приказа следовало считать право троек возвращать дела на доследование и вынесение решений об освобождении обвиняемых из-под стражи при отсутствии достаточных улик.

Решения особых троек по 1-й категории, т.е. расстрелы, приказывалось приводить в исполнение НЕМЕДЛЕННО. Это зловещее слово по-прежнему печаталось заглавными буквами.

Приказ добавлял в процедуру делопроизводства некоторые формальности: особые тройки должны были вести протоколы своих заседаний, в которые записывались вынесенные ими решения в отношении каждого осужденного; по каждой национальной линии (польской, немецкой, латышской и т.п.) следовало вести отдельные протоколы; протоколы подписывались всем составом тройки в двух экземплярах; один из которых направлялся в 1-й спецотдел НКВД; к следственным делам приобщались выписки из протокола в отношении каждого осужденного в отдельности; по исполнении приговоров как по I, так и 110 II категориям дела немедленно направлялись в 1-й спецотдел НКВД СССР1.

1 Там же. Л. 256-257.

i88 ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 1 93 6- 193 9 гг.

В октябре 1938 г. Сталин возложил всю ответственность за разгул репрессий на Ежова и НКВД. Он приставил к нему своего доверенного Л.Берия, который возглавил Главное управление государственной безопасности и одновременно стал первым заместителем Ежова. Вскоре Берия получил звание комиссара госбезопасности 1 ранга, но формально еще подчинялся Генеральному комиссару госбезопасности Ежову. 17 октября того же года Ежов и Берия вместе подписали приказ за № 00689 «Об изменении оперативного приказа НКВД СССР 1937 г. № 00486 о порядке ареста жен изменников родины, правотроцкистских шпионов». В нем предлагалось подвергать репрессиям не всех жен «врагов народа», а только тех из них, которые, по имевшимся материалам, содействовали контрреволюционной работе своих мужей. Органы НКВД должны были располагать данными об антисоветских настроениях с тем, чтобы рассматривать жен репрессированных как политически сомнительных и социально опасных.

Приказ требовал от чекистов не только прямой реакции на любой донос или анонимку, но и дополнительной агентурной слежки за поведением жен и других членов семей «врагов народа», для чего предлагалось наметить и провести вербовку среди жен репрессированных и осужденных, подбирая из них подходящих для этой цели и тех, кто имел широкое знакомство с другими женами таких же арестованных. Кроме того, вербовались осведомители из числа родственников, знакомых, сослуживцев, соседей по месту работы, квартиры и т.д. Насаждавшаяся сеть осведомительства должна была выявлять наиболее активных антисоветчиков.

Пункт 36 того же оперативного приказа об обязательности ареста жен одновременно с мужьями отменялся. Принятие такого решения оставлялось в ведении руководства местного органа НКВД и зависело от агентурного материала о «степени причастности жены к контрреволюционной работе мужа». Во всем остальном порядок ареста и дальнейшего направления жен «врагов народа», а также порядок размещения их детей, установленный приказом № 00486 от 15 августа 1937 г., целиком сохранял свою страшную силу1. Мы можем заметить, что документ уже «попал под воздействие» Л.Берия — будущего наркома НКВД. Бериевская установка на тотальную вербовку осведомителей во всех слоях общества четко прописана в приказе № 00689 от 17 октября 1938 г. В дальнейшем данная установка — «везде свои глаза и уши» — получит небывалое развитие.

1 Там же. Л. 258-259.

Охота на правых в госаппарате и партии

Возмущение народа размахом сталинско-ежовских репрессий достигло апогея в 1938 г. Потоки писем, обращенных в ЦК ВКП(б), в СНК СССР и в приемную Верховного совета СССР, переполнили административные инстанции. Во многих анонимных письмах содержались угрозы в адрес руководства страны. К этому времени сталинский план уничтожения оппозиции, намеченный на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г., был многократно перевыполнен. Ежов сделал свое дело, и его убрали в сторону дожидаться решения своей участи. 17 ноября 1938 г. было принято постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Оно вскрывало серьезные недостатки и извращения в работе органов НКВД и прокуратуры, были указаны пути подъема работы советской разведки в деле окончательного разгрома оппозиции и очистки страны от «шпионско-диверсионной агентуры иностранных разведок», от всех «предателей и изменников родины». Это был смертный приговор Ежову, а будущий нарком Берия воспринял постановление как одобрение на продолжение репрессий до победного конца, но с соблюдением видимости конституционной законности. По некоторым данным, Ежова снимали с должности так же, как он прежде сам снимал других, т.е. по заказному доносу начальника Ивановского областного управления НКВД В.П.Журавлева по инициативе Берия. В Политбюро ЦК ВКП(б) ждали этого доноса и 19 ноября 1938 г. рассмотрели его на заседании и признали политически правильным. 23 ноября того же года Ежов написал на имя Сталина заявление с просьбой об освобождении его от должности наркома внутренних дел СССР. 24 ноября просьбу Ежова удовлетворили. В выписке из решения Политбюро ЦК ВКП(б), подписанной Сталиным, было сказано, что просьба Ежова удовлетворена, за ним сохранялись должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя Комиссии партийного контроля с новым назначением наркомом водного транспорта1.

26 ноября 1938 г. Берия — нарком НКВД — подписал приказ № 00762 о порядке осуществления вышеназванного постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б). В нем отмечалось, что правильное проведение в жизнь постановления приведет к коренному улуч-тнению агентурно-осведомительной и следственной работы, к решительному исправлению и устранению имевших место в работе НКВД ошибок и извращений. Берия обязывал своих подчиненных

igo

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 193 6-1939 ГГ.

немедленно прекратить производство каких-либо массовых операций по арестам и выселению. Аресты надо было производить в строго индивидуальном порядке, вынося по каждому подлежащему аресту лицу специальное постановление, в котором подробно и конкретно обосновывать необходимость производства ареста. Берия изменил практику выдачи ордеров на арест и предложил предварительно согласовывать аресты с прокуратурой. Он обязал снабдить весь состав следователей и оперативных работников НКВД в центре и на местах экземплярами уголовных и уголовно-процессуальных кодексов. То есть при Берии репрессии были продолжены, но с уголовными кодексами на столах у чекистов.

Пункт 18-й пространного приказа гласил, что дополнительные указания о порядке развертывания агептурно-осведомительской работы готовились, и должны были поступить ко всем подчиненным как руководство к действию1.

Конечно, как и Ежов в начале своей недолгой «карьеры» на Лубянке, Берия создавал видимость бурной работы по наведению надлежащего порядка и перестройки деятельности вверенного ему ведомства. Все сводилось к закрытию одних структур и созданию на их же основе якобы других. Например, вскоре после назначения он образовал секретариат Особого совещания при народном комиссаре внутренних дел СССР. На секретариат возлагалась подготовка следственных дел к рассмотрению в Особом совещании: проверка правильности оформления в соответствии с постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г.; знакомство с содержанием материала и его соответствия приговору; представление на заключение прокурору; контроль за исполнением решения. Таким образом, на Особое совещание возлагалась в основном техническая сторона — делопроизводство и организация заседаний2. Главная задача секретариата Особого совещания состояла в том, чтобы ускорить прохождение дел и устранить чрезмерное их скопление в отделах.

Между тем во время массовых репрессий Сталин продолжал укреплять так называемую социалистическую законность в государстве. Он и его политическое окружение решили, что постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О порядке согласования арестов», принятое накануне развертывания политических репрессий 17 июля 1935 г., в некоторых своих частях устарело и нуждалось в уточнениях. 1 декабря 1938 г. было принято постановление

Охота на правых в госаппарате и партии

«О порядке согласования арестов», которое в принципе ничем не отличалось от первого. Сравним тексты отмененного и нового постановления.

Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О порядке согласования арестов» от 17 июня 1935 г. изменяло инструкцию от 8 мая 1933 г. и предписывало органам НКВД аресты по всем без исключения делам производить лишь с согласия прокуратуры, а в случае необходимости произвести арест на месте преступления — чекисты обязывались немедленно сообщать о том в прокурору. Разрешение на аресты членов ЦИК СССР и ЦИКов союзных республик давались с согласия председателя ЦИК СССР или председателей ЦИКов союзных республик. Разрешение на аресты руководящих работников наркоматов СССР и союзных республик, начальников центральных учреждений, их заместителей, директоров и их заместителей, а также инженеров, агрономов, профессоров, врачей и т.д. давались якобы с согласия соответствующих народных комиссаров. Разрешения на аресты членов и кандидатов ВКП(б) давались по согласованию с партийными органами, а в отношении коммунистов, занимавших руководящие должности — по получении на то согласия председателя Комиссии партийного контроля. Аресты военнослужащих (офицеров) производились с согласия наркома обороны1. Как это было на деле, показали события 1937-1938 гг., когда на 50% был физически истреблен начальствующий корпус Красной Армии.

Новое постановление от 1 декабря 1938 г. в корне ничего не изменило, появились лишь некоторые незначительные дополнения. Например, по новому постановлению разрешения на аресты депутатов Верховного совета СССР, Верховных советов союзных и автономных республик давались по получении органами прокуратуры и 11КВД согласия председателя Президиума Верховного совета СССР или председателей Президиумов Верховных советов союзных и автономных республик. И еще, санкции на аресты, проводившиеся непосредственно народным комиссаром внутренних дел СССР, давались прокурором СССР. Таким образом, законодательная преемственность государственных решений неукоснительно соблюдалась в пользу карательных органов, которые действовали при постоянной поддержке прокуратуры. В случае — гипотетического — изменения политической ситуации вся ответственность за

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТЕРРОР В СССР 1 9 36- 1 93 9 ГГ.

необоснованные аресты сваливалась на плечи самих же карательных органов и конкретных исполнителей государственных решений — чекистов, местных партийных и советских руководителей.

8 декабря 1938 г. нарком внутренних дел СССР Берия подписал приказ № 00786, в котором постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 1 декабря 1938 г. «О порядке согласования арестов» объявлялось краеугольным камнем для руководства и неукоснительного исполнения1. Берия, используя поддержку со стороны Сталина, развернул активную деятельность по искоренению серьезных недостатков и извращений в работе НКВД по ведению следствия, на которые было указано в постановлении СНК СССР и ЦКВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Он начал с того, что заменил руководство НКВД СССР, работавшее с Ежовым, своими доверенными лицами и занялся сбором материала к процессу над Ежовым и его помощниками, виновными в репрессиях в 1937-1938 гг.

Ежов поплатился за свое усердие угодить Сталину в раскрытии «заговоров», и истреблении «врагов народа». Ежов был арестован 10 апреля 1939 г. и до своего расстрела 4 февраля 1940 г., прошел через созданную им же из бывшего монастыря сухановскую специальную тюрьму. Там, в ожидании допроса, он не выдержал и «дал волю» чувствам. Тогда постоянно находившийся с ним огромный «детина»-кон-тролер, выполняя инструкцию, едва не убивал его своими кулачищами. Следователь-садист, воспитанный его — Ежова — наставлениями, «обламывал ему рога», т.е. избивал на каждом допросе, чтобы «не врал», а подтверждал то, чего от него требовали. Ежова и его сослуживцев (Фриновского, Евдокимова и др.) обвиняли в создании антисоветской шпионско-террористической организации и заговоре против советского правительства, в шпионаже в пользу Польши, Германии, Англии и Японии. Поскольку до своего ареста Ежов и его подчиненные в дни революционных советских праздников находились на трибуне мавзолея Ленина, охраняя правительство, то их обвинили и заставили признаться в подготовке 7 ноября 1938 г. террористического акта против Сталина на Красной площади. Подобного рода обвинения подручные Ежова и он сам ранее предъявляли своим жертвам. В этом не было ничего нового, но по чьей-то указке следователи заставили бывшего наркома письменно «признаться» в отравлении своей жены, а также в беспорядочных связях с женщинами и мужеложстве2.

Охота на правых в госаппарате и партии

193

На закрытом заседании Военной коллегии Верховного суда СССР, на котором судили Ежова, он в своем последнем слове отверг обвинения в антипартийной деятельности, терроризме, шпионаже и моральном разложении. Он заявил, что на предварительном следствии к нему применяли пытки, чтобы заставить говорить и писать ложные показания. Ежов не поверил словам Берии, что ему, возможно, сохранят жизнь, если подтвердит данные на допросах показания. Он сознавал, что обречен, просил не трогать дочь и родственников.

На долю 6-летней дочери бывшего наркома Ежова выпали недетские испытания: политический надзор, побои, оскорбления. В детском доме Пензы ее заставили носить другую фамилию и не вспоминать о родителях. Сейчас Наталья Николаевна — женщина преклонного возраста, мать и бабушка, которая хочет знать правду о своем происхождении. Она предполагает, что является внебрачной дочерью Ежова, считая, что секретные архивы по сей день хранят тайну ее детства1. Искренне жаль Наталью Николаевну, дочь Ежова, даже по возрасту не имевшую никакого отношения к преступлениям отца. Она много пережила и выстрадала без родителей. Вместе с тем вспоминаются дети необоснованно расстрелянных родителей, которые прошли через детские дома и исправительно-трудовые колонии НКВД.

Вот один из примеров. Во время ареста в 1937 г. член партии, строитель Магнитогорска Я.А.Либет на прощанье сказал сыну, тогда еще 13-летнему мальчику: «Помни, твой отец ни в чем не виновен». Отца расстреляли, а его сына через несколько лет по ложному доносу арестовали. Виктора Либета осудили на 8 лет за контрреволюционную агитацию. В исправительно-трудовом лагере он голодал, замерзал и заболел туберкулезом. Через 1 год и 8 месяцев был освобожден по состоянию здоровья. В 25 лет стал инвалидом I группы. В Москву не мог вернуться, считался высланным. В 1956 г. добился реабилитации отца, а в 1957 г. в московском суде был реабилитирован сам «за незаконностью обвинения». С тех нор 36 лет проработал токарем на заводе. Заслужил награды «Знак почета», «За трудовую доблесть», стал ветераном труда. В семье В.Я.Либета есть дети, внуки, которые знают об испытаниях, выпавших на долю Виктора Яновича и их деда. Они считают, что нельзя забывать о незаконных репрессиях прошлого, чтобы не допустить их в будущем2.

194